О ней можно говорить бесконечно и только самые хорошие слова. А невидимая ниточка между ребёнком и матерью кажется настолько крепкой, будто её невозможно разорвать. Но порой судьба распоряжается иначе.
История 73-летней Елены Семёновны Татаренко очень непростая. Всю жизнь она прожила в селе Густомой вместе с мужем Николаем Андреевичем, работала в колхозе дояркой, родила и вырастила троих детей – Алексея, Андрея и Валентину. Несмотря на все трудности деревенской жизни и специфику работы, у Елены Семёновны хватало времени на всё – на воспитание детей, поддержание порядка в доме и на собственное, кстати, немаленькое хозяйство. Но в 1999 году в семью Татаренко пришла беда – тяжело заболел муж Елены Семёновны. Хворь он побороть не смог…
Через четыре года умер сын Алексей, ещё через два не стало Андрея и Валентины. Что тогда творилось в сердце матери, не опишешь никакими словами. Что может быть страшнее, чем хоронить собственных детей?
Но от них Елене Семёновне осталось четверо замечательных внуков. Дочь Алексея – Катю и сына Андрея, Евгения, – воспитывали невестки. А вот двоих детей Валентины – Андрюшу (на фото он рядом с бабушкой) и Ирочку – воспитывала бабушка. Так уж вышло, что их отец создал другую семью и написал заявление о передаче опеки бабушке.
С ней меня познакомила фельдшер Густомойского ФАПа Оксана Владимировна Маслова. Зайдя домой к Елене Семёновне, я обратила внимание на развёрнутую на столе газету.
– А-а-а… Да это я, внучка, газету вашу читаю. Про раскопки. Андрей вон сидит в соседней комнате, очень хотел в них поучаствовать, да не смог. Ногу тогда поранил. А Ириша в Курске сейчас, на учёбе, – говорит бабушка. И, немного помолчав, продолжает:
– Ну вот что про меня писать? Живу, как умею, внуков ращу, как умею. Кохаю их без меры, потому что это мои кровинушки, иначе нельзя. Когда Вали не стало, Андрею было почти четыре года, а Ире – семь. Поднимала как могла. Добрые люди помогали. Внуки мои не забаловали, как подросли, сами стали мне помогать. А вообще Андрей уже с пяти лет пытался молотком тюкать. Сейчас сам летнюю кухню ремонтирует. Такие у меня внуки работящие – нарадоваться не могу. С хозяйством помогали, только распродала я его в июле этого года. А так, были и коровы, и бараны. Сейчас гуси остались, куры, собака и четыре кота-барсика… Внуки-то мои и сено заготавливали, и картошку сажали, всё делали и продолжают делать. Ирочка сейчас в КГУ учится на педагога, а Андрей – во льговском монтажном техникуме на сварщика. Оба на первом курсе.
– Ну вот, а вы говорите, что писать не о чём, – говорю я, – Ведь сколько сил нужно и денег, чтобы поднять двоих детей и это при том, что у родного отца давно другая семья и дети...
– Ты его в статье своей дуже не ругай, – тут же попросила Елена Семеновна, – алименты платит и за то спасибо. Внукам своим тоже говорю, чтобы не серчали. Не хочу я, чтобы они со злобой в душе росли к отцу родному. Пусть лучше живут и радуются. Не место плохим мыслям в голове их. И без этого натерпелись они всякого. Мне вот две Оксаночки помогают – одна фельдшер, а другая невестка, мать внука Жени. А ещё крёстная Иры – Света Подхалюзина. Они все мне, как родные дочери. А Тамарочке Колесниковой, моей подруге, отдельное спасибо. У неё у самой судьба нелёгкая. Ей уже 77 лет, она так же, как и я, сама воспитывала внука, но при этом ещё и мне помогала…
Глядя на задорный огонёк в глазах этой маленькой подвижной женщины, который согревает всех вокруг, понимаешь, что именно он стал маяком для её внуков во всех перипетиях судьбы. И он заражает всё окружение Елены Семёновны жизнелюбием. Она всех любит, всех жалеет, никогда никого не винит. А внуки говорят, что бабушка и вовсе не умеет кричать и ругаться, топочет только.
С ней чувствуешь себя спокойно, уютно, тепло. Будто для всех она мама, для всех она родная. Что уж говорить о том, что она напоила меня чаем со всякими вкусностями, а на прощание обняла и поцеловала!
Несмотря на всю улыбчивость и неугомонность, кроме огонька, в глазах этой женщины есть тоска и грусть, причины которых не надо озвучивать. Сама она не любит и не хочет об этом говорить. Всех вокруг жалеет, а себя – нет, некогда потому что.